Сегодня в «Иркутске» отмечаем 8О-летие почетного гражданина города Федора Карловича Шмидта публикацией очерка о нем, автор которого — доцент ИГУ, политолог, публицист и сын юбиляра Сергей Шмидт
Я не только сын городского профессора, но и внук деревенского кузнеца. Как это ни странно прозвучит, у меня мало какой разговор с другими людьми о моем отце, Федоре Карловиче Шмидте, обходится без моих воспоминаний о его родителях, в частности, без воспоминания об одном сильнейшем детском впечатлении, связанном с дедом — Карлом Яковлевичем Шмидтом.
А впечатление-воспоминание такое. Мы приехали из Иркутска в Новорождественку, родную деревню отца в Красноярском крае, к его родителям, к моим бабушке и дедушке. Со старшим братом я оказываюсь в деревенской кузнице; там работает мой дед, человек очень немногословный, очень плохо говоривший по-русски. Когда дед говорил «майн пипи», я понимал, что он обращается ко мне. Это означало «мой мальчик» в той вариации немецкого языка, на котором разговаривали потомки приехавших во второй половине XVIII века в Россию по приглашению императрицы Екатерины II поволжские немцы. Во всем остальном я понимал его далеко не всегда.
Итак, кузница. Дед вертит кусок раскаленного железа под ударами молотобойца. Дед очень старый, но очень крепкий, всегда в одежде черного цвета, спокойный, молчаливый, в очках. Деревенские мужики терпеливо ждут у входа в кузницу, когда очередь дойдет до их кусков железа. Еще они говорят что-то вроде: «Спасибо, Карл Яковлевич», «Не могли бы вы сделать, Карл Яковлевич?» Дед кивает.
Этот целостный жизненный стиль одинокого, замкнутого в себе, уважаемого всеми окрестными деревнями, правда, не умеющего толком говорить с теми, кто его так уважает, на одном языке, лучшего во всей округе кузнеца, отпечатался в моей памяти навсегда. В этой своей кузнице дед не играл ни в какие социальные игры, ничего не выигрывал и не проигрывал, ни с кем не соревновался, не участвовал ни в каких взаимных бойнях ради жизненного успеха или каких-то сиюминутных преимуществ. Он просто вращал кусок железа и мелким молоточком подавал сигнал молотобойцу бить по тому молотом. Он просто делал свое дело, в котором вокруг не было ему равных, скорее исполнял долг, нежели реализовывал какие-то личные амбиции, и был в этом всем свободен от суеты, от лицемерия, от ложных страстей, от всего того, что отравляет жизнь большинства из нас.
К своему восьмидесятилетию мой отец Федор Карлович подготовил довольно обширные мемуары о прожитой жизни, выбрав для них (сразу скажу — без каких-либо советов от гуманитарной фракции семьи) совершенно изумительное название: «Как я познавал мир». Мемуары содержат богатейший массив данных о жизни в послевоенной сибирской деревне, об Иркутске и иркутском университете 1950–1960-х, в них вообще нет никакого сведения счетов с недоброжелателями (того, что нравится в мемуарах определенной категории читающей публики), зато обильно прославляются все, кто помогал отцу, оказывал на него влияние на протяжении всей его жизни.
Однако отдельную ценность имеет название. Весь свой жизненный путь — от судьбы семьи сосланных в Сибирь поволжских немцев, в которой он родился, и деревенского детства до доктора химических наук, профессора, ректора университета и почетного гражданина города Иркутска — он представил как ни на минуту не прекращавшееся познание мира, выросшее из зерен обыкновенного детского любопытства деревенского мальчика.
Когда отцу было одиннадцать лет, сотрудник МГБ, приехавший инспектировать ссыльных немцев, сказал ему, указав на край огорода: «Запомни, здесь ты родился, здесь женишься и здесь умрешь. И дальше этого огорода тебе не выйти никогда». Наверное, не стоит осуждать человека в погонах, у которого могли быть свои личные счеты с немцами (воевал, например). Просто стоит констатировать, что он ошибся.
И движущими силами того, что отец смог преодолеть все отпущенные судьбой границы, стали, конечно, помощь и поддержка конкретных людей — от родителей до школьного учителя, сказавшего ему: «Федор, ты должен учиться в университете!» — и страсть к познанию, толкавшая отца вперед, раздвигавшая сковывавшие его рамки. Страсть, сначала расширившая для него мир деревни Новорождественки до казавшихся огромными пределов поселка Нижний Ингаш, где он окончил школу. Потом до казавшихся вселенскими пределов Иркутска и иркутской университетской жизни. А потом Европа, Америка, Китай, Корея, где ему довелось побывать в качестве профессора и ректора Иркутского университета. Перешагивание границ открыло ему даже не какую-то значительную часть мира, а весь мир.
Мои первейшие воспоминания об отце — его спина. Он сидит за столом, пишет докторскую диссертацию или готовится к лекциям по физической химии (этот курс он читал в университете несколько десятилетий). Я ничего не понимаю ни в буквах, ни в цифрах, но интуитивно чувствую, что буквы и цифры в его бумагах отличаются от тех, что можно найти в книгах, которых читают люди, далекие от того, чем занимается отец. И еще строгая и таинственная графика линий и значков на миллиметровках — листах особым образом линованной бумаги, на которой в те теперь уже почтенные докомпьютерные времена ученые «оцифровывали» результаты своей исследовательской деятельности.
Память подкидывает детские воспоминания о минутах, а иногда и часах абсолютного счастья, в котором пребывал отец. И это либо прогулки в лесных массивах вокруг Дома отдыха «Олха», либо разговоры о чем-то научном, которые он ведет с коллегами-гостями, передавая из рук в руки стопки помянутых миллиметровок. Я, урожденный гуманитарий, разумеется, не понимал ни слова в этих разговорах ни тогда, ни потом, но исходивший из них дух абсолютного счастья их участников, счастья людей, занятых своим делом, которое они выбрали сами, освободившись через это от любых тягот мира, улавливал в самом раннем детстве. А с годами в этом навсегда застрявшем в памяти образе человека, занятого за столом какой-то таинственной наукой, мне стали видеться частицы образа деревенского кузнеца, занятого своим делом, свободного от мира, но уважаемого миром за невоспроизводимый другими профессионализм, за его, кузнеца, особую таинственную науку.
Пройдут годы. Когда мне будет двадцать лет, мой отец, уже немолодой, но еще полный сил, примет участие в первых в истории Иркутского университета выборах ректора. Выборы он выиграет во втором туре (лишний раз подчеркну, что наш университет мог бы поучить демократии всю страну), отработает ректором семь лет, после чего подаст в отставку, будучи убежден, что так будет лучше и для него, и для семьи (работа на такой должности — это всегда испытание не только для работающего, но и для его близких), и для университета, интересы которого, говорю это со всей ответственностью, для отца всегда были и, видимо, всегда будут оставаться первостепенными в любых жизненных ситуациях.
Но тогда, после избрания, «заходя» на должность, он отметится в своей условной «инаугурационной» речи интересными и важными словами, обращенными к новоиспеченным подчиненным: «Я иду на эту должность, чтобы помогать вам. Поймите, не чтобы вами руководить, а чтобы вам помогать. Но вы мне должны пообещать одно — никогда не обманывать меня. Если вы будете меня обманывать, я не смогу вам помогать. Если вы будете обманывать меня, я не буду знать, что происходит на самом деле, и ничем не смогу вам помочь…»
Жизнь расставила свои коррективы и в обещаниях нового ректора, и в обещаниях, данных ему подчиненными. Но до сих мне кажется, что это было невероятно точно, просто отменно сказано: я хочу не управлять вами, а помогать вам! Что и говорить, наша эпоха настоящего разгула бессмысленной административщины и бюрократизации усилила смысл этих слов, добавила им принципиальности, пусть и превратив такой подход к управлению в мечту, которая, увы, все меньше и меньше выглядит способной сбыться.
И еще в том его достаточно статусном управленческом опыте проявилась одна его редкая человеческая особенность — принципиальная невозможность для отца рассматривать и использовать других людей в качестве средств для достижения собственных целей. Что и говорить — вкупе с повышенной эмоциональностью, обреченностью на то, чтобы воспринимать все происходящее на работе очень близко к сердцу, это делает ответственную управленческую должность буквально каторжной, практически невыносимой. Буквально протащив на своих нервах Иркутский университет через самые тяжелые годы в его новейшей истории — 1991–1997 гг., — отец спокойно вернулся в семью и науку с абсолютно чистой совестью, потому что он сделал все, что мог. И если что-то не получилось, совесть была чиста, поскольку все, что можно было сделать для достижения результата, он сделал. Еще древнеримские стоики справедливо замечали, что горечь любого поражения возникает не от самого поражения, а от осознания того, что ты мог что-то еще сделать для победы, но не сделал этого. Если было сделано все, что было сделать можно, то нет никакой горечи, да и поражение выглядит скорее победой.
Жизненный путь моего отца — это просто сборник фактических материалов к идеям древних стоиков (Сенеки, Эпиктета, Марка Аврелия) и одновременно обнадеживающий сигнал для тех, кто мечтает об общественном признании, но очень боится, что без интриг, без междоусобной (и внутриусобной) борьбы, будучи занятым только узким профессиональным делом, достичь общественного успеха невозможно. Я ни в коем случае не хочу обнадеживать всех, но судьба Федора Карловича действительно свидетельствует об обратном, пусть скептики и назовут это свидетельство скорее исключением из правил, нежели правилом. В 2016 году по представлению мэра Иркутска Д. В. Бердникова единогласным решением городской думы Ф. К. Шмидту было присвоено звание почетного гражданина города Иркутска. Хочу подчеркнуть, что к этому моменту уже 19 лет отец не был никаким большим начальником и любой, кто имеет отношение к этому решению, подтвердит, что он не предпринимал никаких усилий, чтобы получить этот, видимо, наивысший для иркутянина почетный статус.
И еще об одном показанном им обнадеживающем примере. Отец всегда отличался способностью к очень реалистическому, очень трезвому и здравому взгляду на жизнь. При этом я смело могу сказать, что более снисходительных, щедрых, добрых людей, чем он, я и не встречал, наверное, хотя он может производить впечатление человека замкнутого и отчасти жесткого. Принято считать, что доброта обычно противоречит здравомыслию, плохо согласуется со спокойной и трезвой оценкой жизни, ибо требует романтики и идеализма. Мой отец смог опровергнуть свойственное многим представление, что умные люди не бывают добрыми. Отец смог стать очень добрым и очень умным одновременно. Я долго ломал голову над этим его успехом и секретом, как ему это удалось? Пока не сообразил, что он всю жизнь исходил из совершенно правильного принципа: истинная доброта — это не прекраснодушная сентиментальность, а ответственность и способность брать ее на себя. Вся его жизнь про то, что доброта — это ответственность.
Я начал этот очерк с упоминания о дедушке, Карле Яковлевиче Шмидте, заранее решив, что закончу его упоминанием о маме моего отца, моей бабушке Амалии. Во времена доперестроечного СССР бабушка была единственным верующим человеком, с которым мне доводилось общаться. Это все было очень необычно для советского ребенка, она ведь нам с братом пересказала почти всю Библию, брат даже записывал ее рассказы на магнитофон. Бабушка была воспитана в лютеранской вере, которая, по сути, не требует церковной организации, профессиональных священников, оставляя человека один на один с Богом, Библией и… обстоятельствами его собственной жизни. Тяжелейшие эти обстоятельства — голод в Поволжье, высылка в Сибирь в 1941 году, требующая изнурительного труда, грубая и нередко просто жестокая деревенская жизнь, болезни — вообще ничего не поменяли в бабушке.
Она всю жизнь оставалась исключительно доброй к людям, трудолюбивой, обожающей не только мужа, детей и внуков с правнуками, но и всех включавшихся в семью (невесток), поддерживающая деревенский дом в безупречной чистоте, регулярно читающая Библию и… пишущая стихи. Каждый ее жест, каждое ее слово, каждое ее платье, каждый воротничок на этом платье демонстрировали примеры уникальной способности сохранения себя и всего для себя важного в практически любых обстоятельствах. Грязь будет на улице, но в ее доме все будет сиять чистотой. Грубость и матерщина будет вокруг, а у нее будет вера в Бога и стихи. Жесткость и жестокость будут везде, а вокруг нее будет любовь и абсолютный уют.
Отец рассказал мне, что незадолго до ее ухода он спросил: «Мама, ты прожила такую тяжелую жизнь. Как, как тебе удалось все это вытерпеть и оставаться такой, какая ты есть?» «Потому что я всегда была с Богом, сынок», — ответила она.
Надо признать, что не всем дана именно такая опора для жизнестойкости. Тот же Мартин Лютер был убежден, что вера не является выбором человека — она либо дается самим Богом, либо нет.
Так что, видимо, всякому, кому важно «самостояние» в жизни, но кому не дано опоры на высшие силы, остается одно — опираться на себя и на людей, преодолевших многочисленные барьеры и добившихся высокой степени этого «самостояния». То есть на таких людей, как мой отец.
Сергей Шмидт
Фото из архива юбиляра
Федор Карлович Шмидт, почетный гражданин Иркутска, отметивший 80-летие 12 октября — герой сегодняшнего очерка в еженедельнике «Иркутск» — и его сын, доцент ИГУ Сергей Шмидт, автор этой публикации
Родители почетного гражданина Иркутска Федора Карловича Шмидта: Амалия Генриховна и Карл Яковлевич, потомки сосланных в Сибирь поволжских немцев
1971 год. Семья Шмидт: Федор Карлович (будущий ректор ИГУ, 1991–1997 гг.) с женой Ольгой Ильиничной и дети — Сергей Шмидт, политолог, доцент ИГУ, автор этого очерка об отце, и его старший брат Александр (на фото ему шесть лет) — действующий ректор ИГУ, избран в мае 2020 года
1980-е годы прошлого века, Федор Шмидт — заведующий кафедрой физической и коллоидной химии ИГУ. Спустя десятилетие Федор Карлович стал ректором Иркутского государственного университета в 1990–1997 гг. Под его руководством началось строительство жилья для профессорско-преподавательского состава вуза, нового здания научной библиотеки Иркутского государственного университета — одного из крупнейших книжных хранилищ страны с фондом более 3 млн экземпляров книг. Были также созданы новые факультеты: международный, социологический, психологический, факультет сервиса и рекламы, Сибирско-американский факультет менеджмента, было обеспечено внедрение новых образовательных и исследовательских технологий (открытие первого интернет-центра) в Иркутском государственном университете
ЧЕЛОВЕК И УНИВЕРСИТЕТ
Факты научной биографии юбиляра
Федор Карлович Шмидт — доктор химических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники РФ, заслуженный профессор ИГУ, почетный доктор Мерилендского университета (США), почетный доктор Ляонинского университета (КНР), почетный профессор Монгольского национального университета, почетный гражданин г. Иркутска, президент ассоциации выпускников ИГУ. Основатель и руководитель Восточно-Сибирской научной школы металлокомплексного катализа. Автор более 500 научных работ, 7 монографий и 16 учебных пособий. Подготовил 32 кандидата и 11 докторов химических наук.
1958–1963 Студент Иркутского государственного университета
1963–1964 Аспирант института нефте- и углехимического синтеза при ИГУ
1965–1968 Младший научный сотрудник института нефте- и углехимического синтеза при ИГУ
1967 Защита диссертации на соискание ученой степени кандидата химических наук в Институте химической физики им. Н. Н. Семенова, г. Москва
1968–1973 Доцент Иркутского политехнического университета
1973–1980 Заведующий кафедрой физической и коллоидной химии ИГУ
1979 Защита диссертации на соискание ученой степени доктора химических наук в Институте химической физики им. Н. Н. Семенова, г. Москва
1981–1989 Проректор по научной работе ИГУ
1989–1990 Заведующий кафедрой физической и коллоидной химии ИГУ
1990–1997 Ректор ИГУ
1997–2007 Заведующий кафедрой физической и коллоидной химии ИГУ
2007 — н. в. Профессор кафедры физической и коллоидной химии ИГУ
